Володя К. жил со своей тетей. Его тетя и привела его в больницу имени П.П.Кащенко.
Невысокого роста, круглая, она была работником торговли, его тетя. Это было видно по ней самой. Все советские работники торговли были чем-то похожи друг на друга. Возможно, это было еще и потому понятно, что каждый раз, когда она навещала своего племенника, она заодно притаскивала медперсоналу в отделение продукты, которые в магазинах тогда не лежали.
Володина тетка рассказала, что привезла она его в Москву после того, как умерли его родители и все его другие родственники на Алтае. По-моему, на Алтае, сейчас уже не помню.
Родился Володя К. в какой-то заброшенной, богом забытой деревне, где все пили. Причем пили не переставая. Перманентно. Один отваливался от длинного стола, его место занимал другой тут же, поднявшийся с пола. Как бы вырастал из земли человек. Пили круглосуточно. Пили и умирали.
Первые слова маленького Володи К. были «дай вина!». Так интеллигентно в этой деревне называли самогон, который лился там бурной рекой.
Добрые сельчане, конечно, не отказывали Володе К. в такой мелочи. Так он начал выпивать в три года. Бегал голый в валенках под столом («Когда был Ленин маленький, носил он тоже валенки…») и повторял одну и ту же фразу: «Дай вина, дай вина, дай вина».
В восемь лет полумертвого Володю нашли в колее спящим. Рядом лежала пустая бутылка и половинка головки репчатого лука.
Вскоре родители Володи К. померли, и его московская тетка забрала его к себе. С этого времени, то есть лет с десяти, Володя К. пить бросил.
Здесь надо, мне кажется, оценить доброту этого советского работника торговли. Говорю это без всякой иронии. Согласитесь, все-таки надо иметь силы и сердце, чтобы черт знает откуда притащить не очень умного, не учившегося в школе мальчика и ему посвящать много времени.
В мое отделение Володя К. поступил, когда ему было лет 18. Это был бредовый больной. Фабула его бреда была очень примитивна. Ведь фабула бреда напрямую связана с интеллектом и эрудицией больного.
Володя К. делил всех людей на две категории. Собственно человеков и буратин.
— Понимаете, Андрей Георгиевич, — объяснял Володя, — есть человеки, а есть буратины. У буратин под кожей все из дерева.
— Ну, ты, я надеюсь, не собираешься ножиком проверять, кто буратино, а кто человек? — спрашивал я.
— Да нет, что вы, Андрей Георгиевич, мне это не надо. Я чувствую и легко определяю.
— Ну хорошо, — спрашиваю я. — Вот я кто? Человек или буратино?
— Вы, Андрей Георгиевич, человек. И медсестра Таня тоже человек. А вот санитар Николай Федорович — буратино.
Странно, подумал я тогда. Примитивно вроде, а как точно.
Я и сегодня смотрю на людей и вспоминаю Володю К. Думаю, вот этот — человек. А этот — точно буратино».
И вот как-то сидим мы с Володей К. в холле кащенского отделения. Холл большой и просторный. Потолки высоченные. В этом холле вечером происходили свидания родственников с больными, а днем врачи там собирали у больных анамнез и писали свои истории болезни.
Окна, надо сказать, в холле были огромными.
Отделение было на первом этаже. Так вот, сидим мы с Володей и беседуем около этого огромного окна. А за окном чистое голубое небо, старые липы, зеленая густая трава. В общем, лето.
И вдруг Володя К. мне заявляет:
— А знаете, Андрей Георгиевич, что я могу влиять на погоду?
— То есть как? — спрашиваю я.
— А так… Вот если засуха, например, я могу вызвать дождь. А если, наоборот, дожди, могу сделать так, что они прекратятся. Вы скажите, Андрей Георгиевич, кому-нибудь там, наверху. Наша страна ведь все время борется за урожай. А я помогу, принесу стране пользу.
Настроение у меня было боевое. Я начал изучать психиатрию и был открыт к новым знаниям. За плечами был уже какой-никакой жизненный опыт. Я видел моря и океаны. Я уже что-то знал и что-то умел. Но хотелось, очень хотелось эксперимента.
— Ну хорошо, Володя, — говорю я. — Давай сделай сейчас, чтобы пошел дождь. Подул ветер. А то какая-то уж больно хорошая погода. Даже противно работать.
— Хорошо, Андрей Георгиевич, сейчас сделаю. Подождите немного…
И Володя К. повернулся к окну и стал в него пристально смотреть. А я наклонился и стал писать дневники в историях болезней своих пациентов, чтобы не терять времени даром.
Когда я поднял голову и посмотрел в окно, на небе тихо плыло одно пушистое облачко. Был полный штиль.
— Ну что, Володя, получается?
— Получится. Сейчас подождите еще немного.
И опять я стал писать, а он — пристально смотреть в большое кащенковское окно.
Когда я оторвался от своей писанины второй раз, то был поражен.
По небу быстро плыли черные тучи. Потом подул легкий ветерок. А потом вдруг был такой порыв ветра, какой я видел только в фильме «Зеркало» Андрея Тарковского, снятого оператором Георгием Рербергом. Когда трава в кадре вдруг легла на землю, резко изменив свой цвет.
За окном зашевелились старые деревья. И пошел проливной дождь.
Володя отвернулся от окна и посмотрел на меня победителем.
Я что-то буркнул себе под нос, собрал истории болезней и отвел Володю К. в его палату.
На работе пришлось застрять надолго. Зонта не было. А дождь не прекращался.
Я даже подумал, не попросить ли Володю К. вернуть погоду назад. Но понял, что тогда мне нужно остаться в этом отделении, только уже совсем в другой роли.
С тех пор я больше никогда не разубеждал пациентов в их бреде и не просил их продемонстрировать свои способности.
Это абсолютный закон для психиатров.
Лечить Володю К. мне было после этого случая сложно. Но каким-то образом я все-таки восстановил его доверие к себе.
