Название совершенно не иносказательно, и не скрывает в себе никаких тайных смыслов. Всё именно так, как и заявлено – воображаемого читателя ждёт повествование о дефекации, произведённой в неподходящее время в не нужное место. А именно – в детские штаны, цвета, если не изменяет память, мутно-сизого, с начёсом. Ну и не только в них, а и, я извиняюсь за подробности, в трусы и в калготку, которую заботливая родня поддевала на меня в целях сохранения тепла и прочего комфорта жизни.
И так, мне было семь или около того, и я, по обыкновению той поры, был хладнокровно брошен своими беспутными тятенькой и маменькой в село, к души во мне не чаявшим деду с бабушкой. Об этом чуть подробнее: в младенческом возрасте я был крайне хил, жалок и плаксив, настолько, что имел сомнительный, но весьма притом осязаемый гешефт почить в самом начале своей никчёмной жизни. Но, советская медицина и серьёзные планы Сатаны на мой счёт, в конечном итоге сотворили совместно небольшое чудо в отдельно взятой ячейке общества, и я выжил. Выжил, и тем самым навеки приобрел в глазах ближайших родственников статус полубога и прочее слепое обожание. Поэтому при любой возможности дед с бабушкой душили меня в распростертых объятиях и соглашались сидеть со мной хоть целую вечность. Чем и пользовались другие, менее впечатлительные мои родственники.
Однако, отвлёкся. Была зима и те из вас, кто был в советской деревне середины восьмидесятых, знает, какая тоска там зимой. Все эти просторы, реки и леса, столь привлекательные летом – зимой представляют из себя непролазный ледяной ад, и вся деревня - это сеть узких тропинок, кое как прочищенных в сугробах, гуляя по которым есть все шансы наступить в лошадиное говно или в ещё какую гадость похуже.
Поэтому большая часть времени уделялась сидению дома и просмотру интереснейшего телевидения с целыми двумя программами. Телевизор был хоть и цветной, но данная редкость и атрибут зажиточности, в данном случае никак не радовал, ибо смотреть было абсолютно нечего. Анимацию показывали в дозировках, близких к дозировкам бесплатного метадона, а остальное время вещания занимал такой лютый замес, что никаких сил на него смотреть у меня не было, хоть в цвете, хоть в монохроме.
Были ещё конечно пластинки со сказками и диафильмы, но тоже, мягко говоря, смотренные-пересмотренные раз по тысячи, а то и больше. Ну и книги, конечно же. Куда ж без книг. На любой вкус, но всё больше, что характерно, про что-нибудь тоскливое, как например пошёл один пастушок пасти своих коров, и играл там на свирельке, которую сам и вырезал из какого-то дерева, играл про долю свою пастушковую и про неведомое томление в юношеской груди, но тут над пыльным жарким полем пролетел фашист и шутки ради, вроде как играючи, зацепил пастушка упругой свинцовой струёй и вот лежит он, и августовское небо неспешно шевелится в его глазах и глупая корова лижет его окровавленную руку, сжимающую свирельку. Вот такие книги в основном были. Не сильно весёлые.
Ну и на третий или четвёртый день вот такого вот веселья я решил, что хватит, и что не так уж и холодно на улице, и что я хочу кататься на лыжах. Возражать мне сильно не стали, по причинам описанным выше, а лишь укутали потеплее и я пошёл. Ну как пошёл. Не сразу. Сначала долго эти самые лыжи искали. Потом, не менее долго и нудно прилаживали их сложной системой ремешков и верёвочек к валенкам. Потом всё переделывали, так как что-то не то и не туда привязали. Потом много чего ещё, но в результате я оказался на обочине улицы и начал поступательное движение вдоль линии домов.
Пройдя метров пять, возможно десять, и уже почти освоив нужный ход ноги, весь мой детский организм вдруг с ужасом сжался от вполне явственного ощущения, которое мало с чем можно спутать. Я вполне отчётливо захотел в туалет. И не просто так, знаете ли посикать несерьёзно, а именно конкретно и обстоятельно – в туалет.
Возвращаться было крайне обидно, поскольку, во-первых, было лень, а во вторых – не безосновательные опасения быть уже не выпущенным обратно, тоже давали о себе знать. Начнётся ведь – ой а нос то у тебя уже холодный, и щёки тоже, там уже вечереет и ветер поднялся холодный, а вот какой бабушка пирог испекла – и конец марш-броску. Погрязну в булках и книжках опять. Нет уж!
Я решил немного потерпеть, показать организму, кто тут хозяин, и решительно двинул лыжи в снежную даль.
Ещё метров через десять, я решил терпеть как можно сильнее, а ещё через пять – стремительно возвращаться. Как можно скорее.
Тот, кто ездил на лыжах на валенках знает, что скорость снаряда тут, никак не зависит от величины усилия, к этому снаряду прилагаемого. Как бы я не пыхтел, как бы ни налегал на проклятый спортинвентарь, полз я в итоге по густому снегу крайне не быстро.
А каловые массы, надо отметить, наоборот, ускоряли своё движение в пункт назначения, прямо пропорционально моим усилиям, направленным на лыжи.
Тогда я не понимал, а сейчас вот понимаю, что это была квантовая модель в чистом виде, где в одном месте энергия уходит в никуда, а в другом месте – возникает из ниоткуда. Но тогда я таких слов не знал, а если бы и знал, то вряд ли бы они меня сильно обнадёжили.
Что бы как-то отвлечься и скрасить столь негероическое своё отступление, я как мальчик легко увлекающийся, начал думать про всякое, и как-то вдруг, само собой так получилось, что я вспомнил про широко известные случаи, когда отважные люди лизали на морозе разнообразные металлические конструкции и что потом с этими отважными людьми было.
И ситуация, как назло не простая, прямо скажем образовалась. Многое удивительным образом сходится – и металлическая конструкция в руке, в виде лыжной палки, и мороз подходящей температуры, и отвлечься от бурь, разыгравшихся в организме – как-то нужно. Прямо таки манит и завлекает окунуться в волшебный мир научных экспериментов.
Одним словом – лизнул я лыжную палку и на личном опыте убедился, что книги не врут и очень даже хорошо липнет язык к металлическим конструкциям. Спасибо журнал «мурзилка», удружил блять. Палка примёрзла и зафиксировалась аккурат поперёк моего изумлённого лица. Оторвать её было страшно и я стал нести её в обеих руках, как целуемый молодым рыцарем меч, справедливо полагая, что дома дед с бабушкой уж разберутся, как тут быть.
И вот я уже на крыльце дедовского дома, и времени у меня уже почти нет, поскольку фекалии окончательно уже переходят в наступление, но я вроде как успел и захожу в дом. Но – не захожу, так как палка, примёрзшая к языку, и торчащая в обе стороны от моей головы – не проходит в дверной проём. Бьётся, зараза, о дверные косяки и больно дёргает язык. Я начинаю противно поскуливать и мычать, так как позвать на помощь более внятно с зафиксированным языком не получается. Естественно, никто меня не слышит и не приходит на моё мычание. Я включаю мозги, поворачиваюсь боком - и вуаля! Голова прошла, но теперь не проходят ноги, ибо в лыжах. Я начинаю вертеться и так и этак. Предательские ремешки соскальзывают, лыжи повисают по бокам валенок так, что идти становится невозможно в принципе.
Я безответно вою, палка цепляется за всё, что можно, говно неумолимо напирает, я бьюсь сильнее, палка вновь цепляется и отрывается совместно с небольшим куском языка, кровь, боль, слёзы, чёртовы лыжи окончательно валят меня с ног – и вот тут, в этом аду съехавшей на глаза шапки и дурацких варежек на резинке, захлёбываясь рыданиями и кровью, я обосрался.
Обильно, горестно и беспомощно.
Потом конечно выскочили бабушка с дедом. И я был поднят с пола, отмыт, переодет и успокоен. И языка у меня оторвалось не так уж и много, всего то верхняя кожа. И насрал я не очень то много, так, грамм триста-четыреста от силы. Да и вообще всё кончилось хорошо.
Но лыжи, однако ж, я с тех пор очень недолюбливаю. И не срался с тех пор ни разу больше. Так уж решил – не срусь и всё тут. Хоть убей. И как решил, так и сделал.
Такая вот прохладная история без морали.
